Серия «Россия_личное»

Разобидеть меня бабушка таки сумела, не устояла я. По-дурацки ещё так вышло, не поверите – началось всё с раковины.

Раковина в бабушкином доме предмет особой заботы.
Не просто решёточкой бабушка слив прикрывает, чтобы кусочки зелени да каши не ускользнули в трубу ненароком. Такие особо опасные штуки она вовсе отдельно моет, над кастрюлькой какой-нить, а с кастрюльки воду с ошмётками в туалет потом, чтоб раковину сберечь, не засорить. Моет раковину опять же, не под праздники, а после каждого мытья посуды, всю намывает тщательно сверху донизу. После мытья ещё тряпицей протрёт, чтоб капли воды на краях раковины ржавчиной или ещё каким чудищем не обернулись.
Ну, так-то в общем, довольно правильно мыслит она. Может местами не так уж шибко можно было б раковину оберегать, но в целом направление мысли верное – к чему бережно, то и прослужит дольше.

Кухней сейчас я заведую, так что и раковина в моей ответственности. Бабушка всякий вечер ходит с инспекцией, проверяет – хорошо ли я со всем обошлась этим днём, не испортила ли ничего…
Вчерась занесло её. Пришла меня отчитывать, мол, за всю её жизнь никогда так засрана раковина не была, ужасть просто, глядеть срам. Потопала я в кухню, глядеть, чего за срам там. все глаза проглядела, срама не увидела. Раковина бела, решёточка слива блестит, губка отжата и на место положена… На всякий случай протёрла тряпочкой пару капель, примостившихся на бортике.
Оглянулась на бабушку, притопавшую за мной следом. Бабушка сурово отняла тряпку у меня из рук и стала тереть ею несчастную раковину. Я написала ей: «покажи мне, как надо – я буду делать». Бабушка прочла, махнула на меня тряпкой и ответила вопросом:
— Штош, твоя мать-то не научила тебя хозяйкой быть?!

И вот тут меня шибануло обидой. Ушла, легла на диван, отвернулась в ковёр. Вытирала слёзы уголком подушки и остатками разумного человека обдумывала, как можно объяснить бабушке, что научила меня делать моя мать. Понимала, что проще уж рассказать, чего она научила меня точно не делать. Не рожать девять детей (и вообще лучше не рожать), не бросать институт, не брать кредитов никогда и ни на что… Ну, там много можно написать. А чего научила делать? Ну, вот блинчики тоненькие печь. Пригодилось, пеку. Колыбельные детям петь. Это не пригодилось, но себе пою, иногда, с тоски. Что-то больше не припоминается ничего, не успевала она меня учить как-то особо, рожала и рожала. Да и ладно, я уж забыла. Вот только бабушка больно напомнила об этом, как ударила.

Устала плакать, просто лежала. Бабушка подошла, почесала за плечо:
— Чего лежишь серчаешь-то? Идём чай пить!

Встала, собрала нам чайку. Пили молча. Бабушка отставила пустую чашку и сказала:
— Ну, вот и хорошо, похлебали горяченького и дружней стали. Дружба у нас, помни.

Что ж, как-то теплей стало после чая-то, и взаправду. Бог с ней, с бабушкой. Так и быть, дружба.

Нонешний день начался в пятом часу утра – бабушке приспичило стираться.
Чего такого она там столь яростно стирала – ума не приложу. Но тазики гремели, вода лилась, кошка слиняла из коридора и, сонно пошатываясь, склубочилась в коробке под стулом. В седьмом часу утра бабушка, наконец-то, утихомирилась. Ушаркала в комнату, хрипло бормочет – молится.

После завтрака бабушка объявила, что она «вся до того уставши, силов нисколюшко нит», но лежать не шла – глядела, как в огород сбираюсь. Строго сказала:
— В одну сбери! Куды собралась с двумя-то?
Глядя на моё изумлённое лицо, ткнула пальцем в мои косы и добавила:
— Ты женщина, а не девка, нечего тебе с двумя по улице ходить.

Переплетаться я уж не стала, тихонько запрятала обе косы под косыночку, чтоб бабушку не расстраивать своим поведением никудышным, девичьим. Она всё блюдёт, у ней не забалуешь особо. Ускользнула в огород.

С огорода принесла пару занозин, больно неловко секатором по сушняку прошлась. Принесла ладони, пахнущие смородой, щавелевым соком и одуванчиковыми головками (заразы такие пушистые, всюду расплодились, житья от них нет – разве только глазам радость солнечная). Принесла лист смороды – по случайности живую веточку срубила, не стала выбрасывать, на чай вечерний пойдёт. Принесла пучок щавеля – на похлёбку весеннюю, бабушкину любимую.

Дома снова выпростала косы, ну, привычно мне с ними, люблю их. Бабушка смолчала, не бранила боле. Молилась снова, уже на вечер. Слышу, поминает всех, как обычно: «доченьку Галеньку, внучика Женюшку…» И меня, внезапно. По моему имени – Евфросинией, впервой.
За все восемь лет, что мы с ней знакомы, она никак моё имя запомнить не могла. Или не хотела, уж не знаю. Звала всяко: то Серафимой, то Евдокией, то ещё как. Только не моим. А тут вона чего, запомнила верно. К добру что ли? Пущай к нему будет.

Спустя почитай уж четыре года после съёмки, повидала фотоальбом с моими кадрами.

Углядела его на книжной полке в Лавке «Красная горка» . Взяла полистать, а мне его насовсем отдали, в подарок, так-то вот. Теперь дома у меня живёт, на той неделе бабушке в деревню повезу – похвалиться. Она любит глядеть на яркое народное, как и я.

Листаю вот, и щемит: то радостным, то грустным – попеременно.

Грустным оттого, что вот именно так это больше не повторится. Юная большеглазая Нелли, ощипавшая на той съёмке весь реквизитный подсолнух, уже подросла. До того подросла, что торгуется с матерью за ожерелье новое – кому носить перепадёт. Девушка с обложки, Иринушка – её и вовсе больше нет на свете, такое вот горе стряслось. Конечно, можно повторить, но будет уже с другими и по-другому. И грибы под ногами иначе будут лопаться, да и будут ли…

Радостным оттого, что сложилось тогда всё, как надо. Все ведь собрались с разных мест, кто-то издалека доехал по рани утренней, сладились. Подсолнух этот в лес дотащили и костюмы сберегли. Плов на костре сварили, да корзинки грибов до верху набрали. Потом эти снимки на выставках висели, да на телевидении мелькали – на глаза людям попадались. Обложка опять же. вообще случайным кадром вышла, а вот легла к месту. Теперь Ира вечно глядит на нас с неё, да с неба. Да и подросшей Нелли будет чем перед подругами похвастать, юностью своей весёлой да красочной (про подсолнух умолчим, так уж и быть :))

Буду альбом полистывать временами, вспоминать. Не зря морочились.