На прошлой работе играл с коллегами в игру "Правда или действие". Мне выпала категория "правда" и я должен был рассказать самую жуткую историю, которая со мной произошла (самый треш не стал рассказывать, ибо за это можно присесть на бутылку).
На дворе стояло лето 2016 года. Мне на тот момент было 18 лет, второму участнику события и по совместительству моему другу - 16 лет. Я недавно успешно сдал все экзамены, впереди было все лето и готовился отправиться домой на каникулы, но перед этим решил посетить вечеринку вписку.
После вечеринки, мы с другом отправились домой пешком так как автобусы еще не ходили. Дойдя до набережной, мы обращаем пристальное внимание на обоссаного бомжа, который лежал на лавочке.
Неожиданно у нас возникла идея, и мы решили поспорить - живой бомж или нет, для проверки нужно было потянуть жребий, мы начали его тянуть и выбор пал на моего друга.
Он, не найдя ничего лучше, для проверки жизнедеятельности бомжа решил несколько раз потыкать в него деревянной палкой, найденной неподалеку. Результат - бомж оказался мертвым.
После этой истории, коллеги женского пола меня очень сильно осудили, с упреком на то что это была моя идея тыкать в бомжа палкой и что я всячески друга подстрекал друга к этому действую, да еще и ржал в тот момент, что было неправдой, поскольку в тот момент я находился в ахуе глубокой степени изумления от увиденного.
P.S: моя старшая сестра меня сильно осудила за это, упомянув, что во времена ее детства (между нами разница 10 лет) подростки развлекались аналогичным способом и также тыкали палками в мертвых/спящих бомжей и алкашей.
В домах, омраченных утратой, зеркала нередко закрывают тканью. Этот обычай уходит корнями в глубокую древность, где зеркало видели как врата меж мирами, способное запечатать душу умершего навечно. Согласно народным преданиям, первый кто увидит свое отражение в зеркале комнаты, где произошла смерть, вскоре последует за покойным.
Закрытие глаз умершего монетами - традиция, идущая из глубины веков, из времен Древней Греции. Она несет в себе тройное значение: во-первых, чтобы умерший не "выбрал" себе компаньона из живых; во-вторых, чтобы отвлечь его от мирских забот; в-третьих, полагают, что монеты помогают душе увидеть истинное ядро своего существования и спокойно отпустить земное.
Тело усопшего несут из дома ногами вперед, считается, что таким образом дух не будет стремиться вернуться за кем-то из домочадцев. Чтобы дух не нашел пути обратно, с кладбища возвращаются не тем же путем, каким проводили покойного в последний путь.
До захоронения тело не оставляют без присмотра, это правило сформировалось давно, чтобы предотвратить случайное погребение человека, который мог бы быть еще жив. Люди, которые находятся при покойнике должны прикрывать рукой рот при зевке, чтобы предотвратить попадание духа покойного в тело живого.
В установках памятников на могилах принято выбирать крупные надгробия, что, по преданиям, усложняет духу возможность покинуть место погребения.
Не принято, чтобы гроб несли родственники; считается, что прощающийся так может "забрать" кого-то с собой. Если носитель споткнется и упадет, это может считаться плохим предзнаменованием.
До похорон не принято делать уборку дома. Дело в том, что даже желание подмести полы может закончиться распространением патогенной инфекции от покойника. Помимо этого, умершему нужно дать время попрощаться с домом и вещами в нем.
Стулья, использовавшиеся под гроб, сразу же переворачивают - существует вера, что сразу сесть на такой стул - к несчастью.
О усопшем принято говорить лишь доброе или вовсе молчать, сохраняя уважение к нему, как к тому, кто не может защитить свою честь. Этот нюанс морали пришел к нам из античности и до сих пор актуален.
Нельзя использовать одежду усопших. Считается, что ткани, соприкоснувшиеся с телом в момент смерти, накапливают негативную энергию, которая может быть вредной для живых.
Обязательное ношение черной одежды на кладбище. На Руси черная одежда использовалась строго в траурных целях. Этот цвет символизировал глубокую скорбь и утрату. Существует вера, что черная одежда служит защитой от захвата смертью.
Покрывание усопшего белой простыней. Этот метод служил защитой живых от душ умерших, предотвратив возможность для душ умерших искать компаньонов на пути в загробный мир. Белая простыня символизировала чистоту и конец подчинения живому миру.
Фотографии покойника переворачивают или прячут. Поворот фотографий умершего считался способом защиты от духов. Верили, что дух усопшего может попытаться забрать кого-либо из живых в мир мертвых посредством визуального контакта.
Связывание рук и ног умершего. Это применялось для предотвращения возможности умершего встать и уйти. С научной точки зрения, связывание облегчает фиксацию тела в подобающем положении, особенно после наступления окоченения тела.
Руки несущих гроб должны быть в перчатках. Ношение перчаток рекомендуется для тех, кто несет гроб, чтобы исключить передачу энергии или духа умершего живому человеку через кожный контакт.
Стоит избегать идти навстречу похоронной процессии. Считается необходимым проявить уважение к горю семьи, уступив дорогу покойнику. Эта традиция также действует как средство обеспечения безопасности живых, предотвращая возможность "забрать с собой" встречных духом усопшего.
Эти традиции и обычаи, пронизанные таинством прошлых времён, открывают нам дверь в мир древних верований, запечатлённый в ритуалах и символах смерти и прощания.
Наш Telegram-канал. Еще больше тайн, паранормального и неизведанного.
– Десять лет назад я впервые узнал об этом, когда сменил работу, – говорил мистер Грин, разливая им в бокалы. – О том, что такое возможно. Узнал в одном Иллинойском университете. И что рано или поздно оно должно случится. Обычная цикличность, не более, подобное в веках происходило не единожды. Когда ОНА устаёт от нас, то открывает свои другие глаза, ТЁМНЫЕ. И вот – нас уже завтра может не стать. Чтобы всё началось по кругу заново…
Как всегда, непонятно.
– ОНА – это кто? – спросил Вэлентайн.
– Земля. Наша планета… Я говорил. Или нет?..
Бред милой Моники слушать казалось намного приятней. Она была хотя бы дурочкой, и от неё не ждали умных решений или рассказов. Сесть на самолёт с человеком, повествующим о живой планете и её разных глазах-озёрах, морях и океанах, он бы не желал. Да ещё звал лететь так далеко, не куда-нибудь, а в Россию. Будто нельзя было переждать этот «кашель» Земли где-нибудь ближе.
– Мертвецы не рассосутся, – говорил Джонатан Грин, отпивая из своего бокала. – Это не прыщи на лице. И всё остальное само по себе не исчезнет тоже... Но здесь, на нашем материке, возможности мы упустили. Пробовать будем там, где не поздно.
– Пробовать что?
– Остановить, – пожал плечами и развёл руками мистер Грин. – Всё. Вот это.
Ведь не шутил. Говорил всерьёз.
– Моника сказала, что раньше жнецы ангелов забирали души мёртвых у нашего озера, – поделился с ним Вэлентайн. – И заберут к себе её … Что вы искали на дне водоёма? Храм ангелов? Или жнецов?..
Джонатан Грин улыбнулся.
– Нет, Вэл, – ответил он, – не совсем. Мы же учёные. И имеем дело с так называемым… «третьим видом». Не мёртвым, и не живым. А третьим видом материи. Простым языком, для тебя объясняю…
Да, именно это в нём подкупало. Похоже, Джонатан Грин был искренен, и относился ко всем одинаково, любил окружавших его людей. Говорил с каждым на равных, будто с партнёром по бизнесу или хорошим старым другом.
– В слабой форме возле озёр всё происходит давно. В слабой – потому что все они спали, – всё ещё говорил он, вдаваясь в пространные объяснения. – Странные и неизвестные биологии виды, утопленники, призраки, духи, болотники, домовые. Или те, кого называют чертями и бесами. Подобное в единичном виде наблюдалось всегда. Не все они, кстати, враждебны…
Помолчал, отхлебнул.
– Но после, – продолжил, – случились недавние взрывы. Они-то и пробудили ИХ по-настоящему. ГЛАЗА начинают открываться. Знаешь, сколько и чего ещё поднимется из недр?..
«Эко ж его припекло…» – думал Вэлентайн. Его собеседник переутомился, как многие здесь. Ночка на территории трейлерного парка выдалась жаркой для всех. Черти, водяные, бесы, утопленники…
С другой стороны, неужели к этому дню они успели повидать недостаточно? Хватило б одних мертвецов, чтобы поверить мистеру Грину не глядя, на слово. Только вот Моника трещала обо всём подобном задолго до пресловутых взрывов. Потому Вэлентайн и привык не верить. Может, напрасно…
– Мистер Рид, – обратился один из людей, зашедший в автобус. – Самолёт приближается. Заходит на посадку. И они… тоже идут.
Железный забор вокруг лагеря из трейлеров, – что б снова подвести к нему электричество – как ни старались, починить не успели. И враждебные сущности нового мира, словно узнавшие о проблеме разом, большого перерыва на отдых не дали. Уже начинало светать. Вдоль берега озера шла большая толпа мертвецов. Их будто направили на трейлерный парк и развернули к нему почти что строем. Надвигались целой сотней, шагали молча, четырьмя колоннами. Три ружья, два дробовика, пистолет, несколько автоматов – оружия вроде имелось достаточно. У матери Моники было ещё ружьё, и, кажется, она тоже собиралась драться, вышла из трейлера вместе с ним, когда всех призвали к защите. Вэлентайн мог вооружиться только бейсбольной битой. Грозное оружие, если опустить такую на голову, хоть мёртвому, хоть живому. Одна беда, из оставшихся семнадцати жителей парка, не считая Грина с его людьми, взрослых мужчин было шестеро. Остальные – женщины, дети и старики. Кто-то из них вышел с дубинами тоже. Лучше бы самолёту поспешить с эвакуацией. После стычки с такой толпой дохляков в живых может остаться мало народу.
Остановились. Рассредоточились вдоль забора по кругу и начали раскачивать руками решётки. Взревели, почувствовав близость живого мяса, увидели людей в рассвете глазами, преисполнились голодной яростью и предвкушением. Солдаты мистера Грина, пока держалась ограда, начали уничтожать дохляков одиночными выстрелами. Патронов было не бесконечное количество, их берегли.
– Тоже будете стрелять, мистер Рид?.. – спросил Вэлентайн, отхлебнув из маленькой бутылочки виски, и спрятал её в карман. Он видел, как Джонатан Грин заряжал в барабан револьвера патроны и делала это весьма умело.
– Я бывший коп, Вэл… – произнёс тот в ответ.
Вэлентайн только с уважением кивнул головой. Вот откуда у учёного-биолога выучка организовать людей и стараться всех защитить. Бывших копов ведь не бывает. Стоят на страже граждан, даже если сдали жетон и сняли форму.
Два стрелка мистера Грина уложили почти с полсотни мертвяков, прежде чем надломилась ограда. Более того, к толпе с той стороны присоединилась прискакавшая жаба. С длинной вытянутой мордой, хищной и зубастой, как у крокодила, огромными мозолистыми буграми на сильных лапах и длинным языком, которым хваталась за прутья, пытаясь помочь уронить забор. В какой-то момент у неё вышел разлад с мертвецами. Те полезли кусаться к ней, и она начала защищаться. Одного тут же схватила за голову, хрумкнула его твёрдым черепом как недозрелым толстокорым арбузом. Помощник мистера Грина выпустил в неё пол обоймы из М-5, прежде чем тварь завалилась на бок, и мертвецы на неё набросились. А в следующий миг рухнула треснувшая ограда. Целая секция длиной в четыре с половиной ярда. Мёртвые перешли в наступление.
Что и говорить, армии, способной отстоять трейлерный парк, у них не имелось. Дрогнула сразу половина защитников, обратились в бегство. Но к такому повороту дел мистер Грин их местечко давно подготовил. Два нежилых трейлера и несколько повозок выстроили так, что вышло нечто вроде баррикады. Которую ещё и подожгли, когда мертвецы полезли на неё. Возле озера, позади всей этой баталии, уже садился на подготовленную полосу самолёт. Её расчистили бульдозером в первые дни. Но посреди трейлеров побоище было в самом разгаре. И те, кто держал оружие в руках, защищали женщин и детей, закрывшихся в жилищах изнутри.
– Мон… Она в порядке?.. – увидев близко знакомое некрасивое лицо, выкрикнул Вэлентайн и опустил тяжёлую биту на ключицу тянувшего к нему руки дохляка. Мэриэм перезаряжала рядом ружьё.
А в следующий миг, когда он отвлёкся на другого, мать Моники вдруг исчезла. Вэл увидел её только через пару минут, отступая. Вернее, одни лишь ноги. Четверо мертвецов повалили карлицу на землю, склонились уже над ней и растаскивали внутренности руками, копошась в её животе.
– Собирай всех!.. Самолёт сел!.. – непонятно вдруг кто крикнул непонятно кому.
Вэлентайн осмотрелся. Мистера Рида и одного из его людей увидел вдалеке, у упавшей ограды. Огонь пожара дотянулся до них светом сквозь разгоравшийся ярче рассвет. Оба встречали другую группу мертвецов, особей двенадцать-пятнадцать. Справятся, у них пистолет с автоматом. А вот Джиму и Норману приходилось тяжело. У первого заела винтовка и он отбивался прикладом, а ко второму подступились трое сразу. Вэл бросился к обоим на помощь.
– Выводите женщин и детей!.. – кричал всё тот же голос. – Самолёт сел!..
Голос незнакомый. Понятно, что кто-то из тех других, прилетевших на этом самолёте. Нужно было убираться отсюда. Несколько ударов, и Джим кивнул ему в ответ, благодарил за помощь. И Вэлентайн понёсся к жилым трейлерам.
Он забежал по ступеням. Поднялся не по своим, но по тем, что вели в жилище… Джона и Мэриэм. Тело Саблезубого Джона унесли вместе с другими погибшими в первую атаку, связали и поместили в автобус. Сложили всех в нижний багажный отсек. Укушенные должны были обернуться. Все нужные вещи из автобуса мистер Грин заранее забрал и вместе с оборудованием погрузил с помощником в джип. Автобус подожгли тоже, когда вспыхнули трейлеры и повозки. Вот же было жарко! Казалось, что от огня полыхает край неба над головой.
Он остановился вдруг. Наверное, дверь могла бы оказаться закрытой изнутри, а Вэл должен был постучаться, что б её ему открыли. Но та отворилась почему-то сама. И ноги на мгновенье встали, когда перешли через порог. Затем он сделал быстрый шаг. А как повернул направо... бросился вглубь уже опрометью.
Мертвеца, что склонился над Мон, Вэл жёстко схватил за плечи и отшвырнул. Тот изгрыз её правую руку и шею, но девочка всё ещё жила. Плакала бесшумно, зашлась в приступе боли и конвульсивно дёрнулась.
И тогда Вэл взревел будто раненый пьяный гризли. Набросился на пробравшегося в трейлер покойника и начал молотить его головой о стену. Бил долго, со злостью, сам весь покрылся мёртвой кровью. Пинал потом ногами, когда уронил на пол, пытался раздавить каблуком дохлую голову. И лишь потом заметил, что сволочь успел его типнуть. Укус остался на предплечье. Вот же, зараза!
Ничего. Отстал от него, наконец. Теперь тот был уже дважды мёртв и не двигался. Поднял остатки того, чем прежде была Моника, на руки, и бережно понёс, пошатываясь, к выходу. Глаза её закрывались.
– Самолёт!.. – надрывался снаружи голос. – Есть ещё дети?!. Все вышли?..
– Вэл!..
Последним позвал мистер Грин.
– Скоро спустятся ангелы… – прошептал Вэлентайн на ухо Мон.
Дверь в трейлер он закрыл изнутри на щеколду. Что ему ещё было сказать им всем? Не отпер даже когда стучали. Потом наблюдал в окно, как все уходят. Кто-то бежал, мистер Грин и трое людей забирались в машину.
«Прощайте, мистер Грин… Вы были добры…»
Остатки виски из кармана вылились в рот. Пусть Джонатан Грин спасёт всех людей, кого брал на борт самолёта. Разве ж он против? Пусть остановит зло хоть на всей планете. Их с Мон спасать уже было не нужно…
Вэл вышел, когда боинг взлетал. Взмыл в воздух железной спасительной птицей. Он так и не выпустил Мон из рук, прошёл вместе с ней в свой старый обшарпанный трейлер. Вытащил одну из бутылок и выпил ещё. Поддерживал девочку на колене, что б та не соскользнула, пока отхлёбывал хорошего односолодового. Затем вынес наружу. Солнце поднялось над водой и пожар во дворе затухал. Вэлентайн опустился на землю.
Сел, прислонившись спиной к их ступенькам, приподнял Мон выше, обнял. Держал и качал на руках, пока огонь опадал на горевших повозках. Гладил её длинные локоны, что-то шептал, вспоминая.
"Милая ты моя… уродина... Ласковое страшилище… Светлое глупое чудище!.."
Вглядывался в воздух со слабой надеждой, но понимал, что тщетно. Тот только дрожал перед глазами – рябило до рези в яблоках. И, кроме этой дрожи, в пространстве не проявлялось ничего. Ну, где же вы, добрые ангелы и жнецы? Возьмите её. Она заслужила...
Потом, когда Мон пришла в себя и пыталась вцепиться в него зубами, он вырвался от неё и позволил встать. С нежностью посмотрел в последний раз. А после одним движением свернул хрупкую детскую шею. Подхватил худенькое тельце и бережно опустил на землю. Пальцами расправил липкие волосы, ладонью закрыл ей глаза. Не стал прятать жуткую шишку на лбу, которую Мон всегда закрывала причёской. Стеснялась, глупышка, уродства, будучи прекрасней лучшей части сраного мира вокруг… Взглянул затем на укус на руке и сам себе улыбнулся. Свист ветра смешивался над головой с шумом гремящих о крышу бельевых верёвок. Не было, выходит, их больше здесь – ни ангелов, ни жнецов, ни других спасителей душ. Куда ж все попрятались? Совсем никого не осталось. Лишь он один, и теперь укушенный, а, стало быть, умирающий тоже. Да … эти вокруг...
ЭТИ...
***********************
Посвящается Александре, и всем другим, кто ушёл и встретил своих ангелов…
Все окружающие человека "живые" люди, по сути своей - именно "мёртвые души", "тени забытых предков". Человеку только кажется (снится), что эти тени (мертвецы) - живые люди.
Тени умерших людей - некоторая промежуточная стадия созревания (или распада) "живых" людей. В этом смысле тени умерших людей ничем принципиально не отличаются от полноценно "живых" людей. Все живые люди есть ("живы") лишь в пылком воображении человека. Все умершие люди (в том числе в виде теней, призраков) тоже есть лишь в воображении (в домыслах).
Человек боится умерших или живых людей - боится своих собственных фантазий, галлюцинаций своего собственного ума. Как перестать бояться теней? Следует понять (уразуметь), что никакой разницы между живыми и мёртвыми нет. И то, и другое - лишь мираж, тень, проекция твоего ума.
"Я могу обнять твоё тело И сказать тебе два-три слова, Но зачем? Ведь ты лишь мираж мой, А рассвет, рассвет очень скоро. * Тонкий лёд пустых обещаний Разобьёт водою весенней, Мой мираж плывёт надо мною, А я опять плыву по теченью. * Миражи - это наша жизнь, Это наша жизнь - мираж. Вся наша жизнь это только мираж...»
В любой (без исключения) конкретной ситуации человек увидеть (узнать, распознать) АДА абсолютно не способен. «Человек ко всему привыкает» - терпение человека безгранично. Как бы плохо человеку ни было в любой конкретной ситуации, человек всегда считает эту ситуацию чем-то средним между раем и адом - и не адом, и не раем. Всегда недо-бит, недо-унижен, недо-раздавлен.
Аналогично, в любой (без исключения) конкретной ситуации человек увидеть (распознать) РАЯ абсолютно не способен. «Человек ко всему привыкает» - привыкает как ко всему плохому, так и ко всему хорошему. Как бы хорошо человеку ни было в любой конкретной ситуации, человек всегда считает эту ситуацию чем-то средним между раем и адом. Всегда недо-волен, недо-счастлив, недо-сыт.
Таким образом, человек в любой (сколь угодно хорошей или сколь бы ни было плохой) ситуации видит всегда что-то среднее между раем и адом. И не ад, и не рай. Иначе говоря, человеку «до лампочки» все (лишь воображаемые, мнимые) улучшения и ухудшения в его так называемой "жизни". Человек никакого улучшения и никакого ухудшения (=никакого изменения) в своей тягостной, тошнотворно-мучительной, невыносимо скучной «жизни» никогда не видит.
Почему? Потому что никакой «жизни» у любого человека нет. Всякий так называемый «человек» - мертвец, покойник на кладбище (в Гробу Господнем), лишь воображающий (мнящий) себя «живым». Поскольку человек – именно мертвец (зомби), постольку он не может попасть ни в рай, ни в ад. Всегда занимает среднее (нулевое) между раем и адом положение.
Любой (без исключения) человек всегда видит себя в Ноле (посредине, в самом центре) любой оценочной системы координат. Поэтому он всегда видит кого-то, кто живёт лучше его (в раю?) и завидует. И он всегда видит кого-то, кто живёт хуже его (в аду?) и сочувствует (жалеет, злорадствует).
В рай или в ад (в вашей оценке, по вашему мнению) могут попасть только люди в вашем поле зрения, но НЕ вы сами. Вы приговорены (пригвозжены, прибиты) к вечному пребыванию где-то посредине. У вас нет ни единого шанса попасть в рай (где достаточно "хорошо") или в ад (где достаточно "плохо"). Вам (живому трупу) всегда и недостаточно "хорошо" (могло бы быть и получше) и недостаточно "плохо" (могло бы быть и похуже).
Рай и ад есть лишь в вашем пылком воображении, в ваших радужных мечтах. А ваша никогда не проходящая (=стабильно мёртвая) реальность - ни то, ни сё, "ни богу свечка, ни чёрту кочерга".
"ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них.»
Один будет (по вашему мнению) в аду, другой в раю, а вы - посреди (и не в раю, и не в аду). Как это ни странно, как это ни смешно. У вас "срединный путь" среди всех людей - вы и не за красных, и не за белых, и не за бога, и не за дьявола. У вас прочная нолевая (посреди всех, в самом центре) позиция во всех (без исключения) делах.
"Я сам из тех, кто спрятался за двери, ((спрятался в Гробу Господнем Кто мог идти, но дальше не идет, ((остаётся вечным покойником, мертвецом Кто мог сказать, но только молча ждет, Кто духом пал и ни во что не верит. * Моя душа беззвучно слезы льет. Я песню спел, она не прозвучала. Устал я петь, мне не начать сначала, Не сделать новый шаг и не смотреть вперед. * Я тот, чей разум прошлым лишь живет. Я тот, чей голос глух и потому К сверкающим вершинам не зовет, Я добр, но добра не сделал никому. * Я птица слабая, мне тяжело лететь Я тот, кто перед смертью еле дышит. ((наедине, в обнимку со смертью Но как ни трудно мне об этом петь, Я все-таки пою, ведь кто-нибудь услышит."
Есть только «сейчас» (=всегда =никогда). Поскольку ты наивно (по наитию, по простоте душевной) считаешь (думаешь, полагаешь), что зомби-апокалипсиса сейчас нет, постольку зомби-апокалипсис никогда не наступит (и его никогда не было в прошлом).
Но твоё восприятие «ничего» (пустого места) может измениться. И ты на абсолютно пустом святом месте («здесь и сейчас») станешь свидетелем такого очередного миража, как зомби-апокалипсис. «Любой каприз за твои деньги (за твой счёт)» - любая ложь (любой мираж) за твоё неистребимое желание быть само-обманутым (само-обольщённым, само-очарованным, само-одураченным, само-осквернённым, само-изнасилованным, само-удовлетворённым).
«Дураков не сеют и не пашут, они сами родятся».
Например, все так называемые "люди" (без всякого исключения) - типичнейшие зомби. А вся так называемая "жизнь" - зомби-апокалипсис. Какого ж рожна тебе ещё надо? Ты всю "жизнь" в зомби-апокалипсисе. Люди (при-дурки) изгаляются (самовыражаются) перед тобой (дураком), как могут - стараются изо всех сил (из кожи вон лезут), чтобы произвести на тебя (на дьявола, на сатану) впечатление самых гадких тварей, какие только могут быть.
"На земле весь род людской Чтит один кумир священный, Он царит над всей вселенной, Тот кумир — телец златой! * В умилении сердечном Прославляя истукан, Люди разных каст и стран Пляшут в круге бесконечном, Окружая пьедестал! *
Сатана там правит бал, Там правит бал!..»
А тебе (сатане, истукану) всё мало - тебе нужно ещё гадче, ещё омерзительней, чем уже и так есть. Зачем? Чтобы тебе "жить стало лучше, жить стало веселей". Чтобы ты (вечный покойник, мертвец) начал, наконец, жить по-настоящему. Не дождёшься - останешься мертвецом (покойником) - останешься зомби, у которого "глаз не видит глаза".
Вся наша так называемая «жизнь» - тупик, беспросветный тоннель, у которого нет ни начала, ни конца. Ты сам - и начало всего, и конец всего. С тебя всё начинается и тобой заканчивается.
«Все зависит в этом доме оном От тебя от самого: Хочешь — можешь стать Буденным, Хочешь — лошадью его!..»
Ты всю «жизнь» блуждаешь в беспросветной тьме, ища из неё выхода. Если ты остановился (=«понял, что это – тупик»), то это значит только то, что ты «смирился» с этой беспросветностью (без-начальностью и бес-конечностью) – «умер».
Когда ты понял, что это - тупик? =Когда ты «умер»? Сейчас. А когда ты жил? Сейчас. Продолжительность твоей жизни (в любой её момент) – сейчас минус сейчас = 0. Следовательно, ты понял, что это – тупик (=кончил жить) в то же мгновение (миг), когда и начал жить. Ты «умер» (понял, что это – тупик), не прожив ни секунды. А, значит, ты и не жил никогда. А если не жил, то не можешь умереть. Ты («Я») – Кощей бессмертный, который бессмертен именно потому, что никогда и не начинает жить.
Ты – вечный мертвец (покойник), которому иногда мерещится (снится) «жизнь» и который всегда в конце концов понимает, что жизнь ему лишь померещилась (показалась, приснилась).
«Призрачно всё в этом "мире" бушующем, Есть только миг, за него и держись, Есть только миг между прошлым и будущим, Именно он называется "жизнь"…»
Вообще, вдумаемся в слово «мир» (мр, очень близкое к мрак, мираж). Мир и смерть – однокоренные слова, синонимы. «Жизнь» в мире (бытие) и смерть (небытие) – одно и то же. Поэтому у тебя нет такого выбора – «быть или не быть». Небытие ничем не отличается от бытия. Бытие – форма небытия. Жизнь – некоторая смена (круговорот) форм небытия. Человек и любое живое существо – лишь форма «смерти».
Когда ты понял, что это - тупик? =Когда ты понял, что ты – красивая (?) форма (лицо, лик) «смерти»? Сейчас – всегда – никогда. Красота («смерти») спасает мир – спасает (?) «смерть» от разоблачения (от откровения, от понимания). Но красота «тленна», она растворяется, рассеивается в вечном мраке.
Однако красоте (иллюзии, миражу) некуда исчезать – она (так или иначе, в той или иной форме) вынуждена оставаться в «сейчас» - в смерти. Смерть (содержание) не может не принимать ту или иную (очаровательную) форму. Смерть (истина) не может не лгать сама себе о жизни. Смерть бессмертна. Ты (смерть) всегда пребываешь в тупике "жизни". Ты слишком туп (тупая, тупое), чтобы вырваться из тупика. Лежи (стой) в тупике и тупи дальше (мастурбируй, извращайся, наслаждайся "жизнью").
"Но Пасаран! / No Pasarán! - They Shall Not Pass!"
Это был второй диссонанс Сэмюэля за время пребывания на берегу живописного озера рядом с маленьким городком, выросшим здесь когда-то лет двадцать назад. Второй –после рознящихся показаний свидетелей, если не считать за первый диссонанс внезапное исчезновение детектива Хэмфилда. Сэм застал вернувшихся с техасского рок-фестиваля байкеров всех в одном городском баре. И как только взглянул на них, понял, что поездка их в Техас была, вероятно, последней за байкерскую карьеру. Помощник шерифа из округа, где располагалось озеро, вчера подтвердил ещё раз, что постояльцы кемпинга несколько раз сталкивались с ребятами на мотоциклах, из местных, и между ними даже бывали серьёзные драки. Но проработав с байкерами несколько лет, Сэмюэль научился понимать, что такое настоящие твёрдые парни на неподкованных железных конях. Помощник шерифа забыл упомянуть одну деталь – в этих драках пострадавшими были не гости кемпинга. Оглядев всю банду в баре, он подумал вдруг, а не разыгрывают ли его. Не байкерский клуб, а какой-то бал-маскарад из престарелых рокеров. Конечно, и такие стариканы по неосторожности могли причинить вред здоровью. Но было похоже, что клуб этот «закрывался». Ребятам было под шестьдесят, а кому-то и больше. Бэннистеру, конечно, которому самому перевалило за семьдесят, все они казались мальчишками-хулиганами, включая его племянника. Однако вид у них был далеко не самый брутальный. Сразу надо было задаться вопросом, откуда в городке с населением в две тысячи взяться серьёзной мото-банде. Может, лет двадцать назад, такими они и были. Только состарились, обрюзгли, а новых «бандитов» на двух колёсах в городе не объявилось. Сэмюэль долго проговорил с ними, с каждым в отдельности, а потом и со всеми. Выпили даже пива. Присматриваться к ним, конечно, стоило, но чутьё говорило, что след этот ложный. Не зря местная полиция ничего не сказала. Знали, что вернулся, знали, что копает. Не нашли ничего по этой версии сами, и захотели, чтобы он перепроверил за ними. Хитро, но не ново – перепроверять чужими руками на всякий случай.
В свой номер он вернулся поздно и проспал до утра без задних ног. С байкерами выпили много хорошего пива, разбавили его крепким джином. На следующий день вновь побывал в кемпинге, и всё утро и до полудня заново говорил со свидетелями. Потом же, когда вернулся в мотель, неожиданно застал у входа начальника Никсона. Был удивлён такому визиту. Джон Никсон ждал его у дверей, расположившись в шезлонге и потягивая мартини через соломинку.
Оказалось, сержант приехал ещё накануне. Высшее руководство в департаменте настояло на ускорении расследования. И Никсон был вынужден заняться этим лично. Заселился в кемпинг «Дельфин», после чего сутки разбирал отчёты спасателей, читал заново показания, листал скопившиеся по делу бумаги.
- Почему сразу не позвонил? – спросил его Сэмюэль.
- Знал, чем ты занят, - ответил сержант. – Теперь, вот, зашёл…
Прошли в номер Сэма.
- Новые зацепки? – поинтересовался шеф с ходу.
- Никаких.
- А повторный опрос?
- И тут ничего, – так же односложно сказал ему Сэм.
- Мда… - почесал подбородок Джон Никсон.
Открыли бутылку виски и заказали в номер сэндвичей. Долго говорили, перебирая вслух все факты, что у них имелись. Пока было негусто. Без тела, по одним только найденным часам, выводов сделать было нельзя. Может, Ричарда в озере вовсе не было, а сбросили одни только вещи. Но только кто и зачем? Кому помешал, с кем сцепился? Могли быть вполне случайные люди.
- Что мы имеем в остатке? – чтобы подвести итог всему сказанному, спросил Сэмюэль. И вопрос был скорее риторическим. Подвести чёткую черту получалось плохо – жирным и расплывчатым казался тот маркер, что был у них на данный момент в руках.
- Водолаз один с ума сошёл, - вздохнул шеф и усмехнулся невесело. – Видел русалку на дне. А когда подняли наверх, поехал на берегу «крышей». Звал ее даже по имени…
- Влюбился что ли?
Сержант улыбаться перестал. Посмотрел уже серьёзно.
- Смешно? – спросил он, качая головой. - Баллон у него сломался, не дышал под водой долго. Врачи говорят, от нехватки кислорода такое случается. Но придёт ли в себя –неизвестно...
Сэм тоже вздохнул сочувственно. Никогда не хотел стать водолазом. С удовольствием смотрел про Команду Кусто, но опускаться на глубину боялся… И, в общем-то, по-прежнему ничего у них не было.
- Как твои перезрелые байкеры? – поинтересовался напоследок сержант, разливая в лёд остатки виски.
- Ищем потихоньку, - пожал плечами Сэм. А гримасой на лице показал, что искалось пока не очень успешно. За кучкой ветеранов дорог он ещё понаблюдает, выяснит, действительно ли в полном составе ездили на фестиваль, как заявляли. Но ловить с ними, похоже, было нечего. Многое могло бы объяснить найденное тело, убийство это было или несчастный случай. На озере здесь, особенно в штормовую погоду, люди-то иногда пропадали, бывало по двадцать человек за год. Статистика говорила об этом. За начало только этого года аж пятеро исчезло – три рыбака, ребёнок и пьяный турист, выпавший в непогоду из лодки. Тела не нашли, озеро было слишком глубоким. И вероятность, что поднимут останки Ричарад, так же была ничтожно мала…
Вечером после ужина Сэм вышел прогуляться. Погода стояла хорошая, ясная. Спускался красивый закат. В голове он всё пытался выстроить в стройные ряды скопившуюся по делу информацию, от показаний свидетелей в кемпинге – до его визита к престарелым байкерам. Но ни хороший ужин с прожаренным бифштексом, ни долгая прогулка у синего озера мыслям порядка не придали. Он просто устал. Неимоверно. Надо было отдохнуть хорошо, погулять ещё немного, а завтра, выспавшись, построить совместно с Никсоном новый план действий. Расследование по исчезновению детектива Хэмфилда нельзя было заводить в тупик. Удар по чести и совести особого отдела. Не то что старое дельце с пропавшими монашками. Полицейские просто так исчезать не могут…
Сэм не заметил, как ноги его вывели к торчащим из воды деревяшкам. Похоже было на старый причал. До него от мотеля было далеко. Дорожек сюда подведено не было, и свет фонарей здесь тоже не горел. Тут же и монастырь совсем недалеко стоял, можно было увидеть в просветах деревьев его строения и одинокую высокую башню. А прямо через озеро виднелся кемпинг, через воду зажигались его огни. Место тихое и спокойное. Как раз такое, чтобы уединиться с дамой после вечернего заката. Может, Ричард и забрёл сюда в ту ночь, рассчитывая посидеть под звёздами с Сарой, в месте, где их никто не побеспокоит. Однако почему-то у старого причала никогда не искали, с самого начала расследования. Он и сейчас-то забрёл сюда случайно. Поиски всегда начинались на другой части берега, возле мотеля, и уходили дальше вправо, никогда не влево. Следовало завтра же указать на бывшую пристань тем, кто работал над делом официально. В отчетах, что показывал ему шеф Никсон, он ничего про это место не встретил, а между тем наблюдал прямо здесь, как валяются затушенные о землю сигареты, видел также пару смятых пивных банок и прочие следы недавнего присутствия. Даже показалось, будто на подъезде к озеру с этой стороны наблюдал подтёртый отпечаток мотоциклетной шины. Нужно будет пригнать сюда экспертов, чтобы всё проверили. Затем ещё раз опросить старых байкеров. Пусть этот причал почти и сгнил, но люди-то его посещали, он видел их следы.
А это что? Всмотрелся. Под ближним к нему краем старого помоста, на котором, вероятно, ещё можно было устоять не провалившись, что-то блеснуло. В той самой части, что была не в воде. Сэмюэль подошёл ближе, однако, блеск этот будто пропал. Тогда он опустился на колени, наклонил голову к самой земле и начал осторожно шарить под досками помоста рукой. Пока, наконец, не нащупал мобильник. Не Рича ли он? Взял его, вытащил руку. И в этот миг вдруг почувствовал, как кто-то, в прямом смысле слова, сел ему на шею. Запрыгнул мокрыми холодными ногами и сдавил. Причём сдавил совсем не нежно.
От такой беспардонной шутки он сразу вышел из себя. Дернулся весь, но удивился, какой нечеловеческой силы оказался этот захват. Начал молотить по чьим-то ногам своими руками и быстро осознал, что уже не справляется. Попробовал вскочить с земли ещё раз, сбросить с плеч оседлавшее его так ловко тело, но стало настолько больно и тяжело, что Сэм начал задыхаться. И в миг, когда из последних сил он уперся в землю руками и ногами, чтобы втянуть и вытащить застрявшую между чьих-то ног шею, услышал вдруг, как она сочно хрустнула. Что-то плеснулось словно кровь в его голове. И сознание мгновенно угасло…
***
Руки взяли обмякшее тело за ноги и без усилий потащили по старому причалу волоком. Несколько шагов до воды, и вот они уже оба погрузились в неё с головой. Прохладная, но много теплее её собственного тела, вода приняла их в объятия.
Она увлекала его с собой на глубину и уложила там на дно. Ласково, бережно. Когда-то Софья тоже хотела быть счастливой, искала правду в своём служении. Она пыталась тогда сказать им, что отдана была навеки службе Богу. Но только они её не слушали, как ни просила она, как ни молила их. Помнила, как эти трое монашков учили еë любви, насмехались над ней, делали больно. А потом, когда натешились за ночь вдоволь, нагую утопили в этом же озере. У каждой из задушенных ею жертв с тех пор было лицо одного из них. И, наконец-то, она научилась любить – как они от неё когда-то и хотели. Может, не всё, как они, делала она в точности, но выражала свою любовь как умела. Бережно уложив Сэма на дно, она обняла его за плечи. И когда с наслаждением объедала ему лицо, даже мурчала как большая кошка. От удовольствия. Однако изо рта её вылетали только пузырики, и мурчания этого никто не слышал. Разве что донные рыбы и крабы. И те-то боялись подплыть к ней близко – знали, какой иногда бывает нрав у тихой хозяйки глубокого озера.
Отпустила она его, лишь насытившись полностью. И, распластавшись на дне, легла к нему головой на грудь. Слушала долго сквозь ребра не бьющееся сердце. У них ещё будет много ночей любви, пока плоть его не закончится. При жизни зубы её были не самыми хорошими, зато теперь резали острее речных раковин. Завтра начнёт объедать ему шею и обгладывать пальцы. Кости все потом похоронит здесь же, на дне. Зароет их глубоко-глубоко, чтобы вечно покоились в мягком иле. И снова, пока не овладеет сильный голод, будет скитаться по широкому дну своего озера, бродить в лесу из зелёных водорослей и спать в затопленных рыбацких лодках. Сама она никогда не топила, хоть и могла, – хватало сил могучего озера и ветра над ним. Утонувшие дети и рыбаки для неё иногда были словно подарки. Подарки, которые быстро заканчивались. Надолго голод Софью никогда не отпустит. И как только одолеет вновь, опять она поднимется наверх, засядет в камыши и будет ждать новою жертву. Ждать терпеливо, предвкушая, какое на этот раз будет его лицо. Всегда только одно из трёх – трёх её первых «возлюбленных». Ничего не менялось...